Часть вторая. За нами — Москва.
…В той ужасной бомбежке я чудом остался живой. Когда вокруг осмотрелся — мороз пошел по коже, хоть и стояли жаркие летние дни. Лес, возле которого случилось это, превратился в делянку- многие деревья оказались повалены, а у других верхушки будто срубили. И на этих обрубках висели крылья, даже кузова наших разбитых машин. Но что самое страшное — клочки человеческих тел. Все, что осталось от наших солдат и нашей боевой техники. Минуту-другую просто ноги не шли дальше, слезы застилали глаза. Мысленно прощался я со всеми, кто сегодня так страшно погиб в этом чудовищном месиве.
Но надо идти дальше, исполнять свой воинский долг. Разыскал я свою машину, подругу боевую, и совсем расстроился. Вся она была разбита, стекол не осталось, дверцы искорежены, капот в нескольких местах пробит, из сидений торчит вата. Кузов правда хоть и был расщеплен, но форму все-таки держал. Да номерной знак остался целым и невредимым- по нему и узнал свою любимицу. Надо, видно, прощаться с верной моей подругой. Сел в кабину, обеими руками уцепился за руль, попробовал завести ее стартером. И о чудо! Завелась, родная! Сколько раз от смерти меня спасала! Включил скорость — тронулись. И вместо приготовленных мною слов: «Прощай, дорогая!», я с радостью сказал вслух: «Ну, здравствуй, боевая подруга!», и мы тронулись в путь.
Не успел проехать и трех метров, как почувствовал, что кузов наполнился. Слава Богу, кто-то выжил в этом аду! Посмотрел, ребята все молодые, крепкие, даже подумалось, что похожи чем-то на царя Петра Первого — настоящие богатыри русские. Шоссе оказалось все забито машинами, совсем разбитыми и наполовину. Проехать невозможно. И тут мне один солдат говорит: «Товарищ шофер, давай проедем старым болотом, мы тебе поможем». Другого выхода не было, и мы стали пробираться 
через это болото. Ребята из кузова слезли, по пояс в воде почти несут мою машину, а я налегаю на руль, кручу колесами. Не быстро, но все же вперед двигаемся. И вот под колесами уже твердая земля показалась, можно ехать быстрее. Вышел из кабины, стал дорогу искать, а кругом — тишина. Все цветет, поют птицы, словно прощаются с теми, кто уже никогда не вернется в родимый дом. Под это пение я мысленно простился с погибшими, прощения попросил за то, что выжил каким-то чудом. А потом вспомнил, что идут сегодня третьи сутки, войны, а во рту даже маковой росинки не было. Возможности поесть просто не представилось.
Позже узнал, что 22 июня наш повар в Брест-Литовске приготовил для нас, принимающих Присягу, праздничный обед, но попробовать его не пришлось. Однако, как рассказывали ребята, и немцам не удалось его отведать, когда они заняли казарму. Устроил наш повар для них ловушку — вкусную, но смертельную. Что он добавил им к приготовленной пище, так и осталось секретом- погиб повар.
А тем временем, нашел я рядом с разбитой машиной коробку макарон. Попробовал — очень вкусными показались, полакомился немного, остальные затолкал в противогаз и положил под сиденье — про запас. Вышел на дорогу, смотрю — стоит ЗИС-5 с полным кузовом бумажных мешков. Оказалось — сухари! Сбросил два мешка. Один под сиденье своей машины положил вместо макарон, другой в кузов забросил. Несколько штук из мешка вынул и к болотцу подошел. Вода в нем какая-то коричневая , но мне было все равно. Окуну сухарик в водичку, размягчится он, и съем его с аппетитом, словно пряник довоенный. Солдат, эту картину наблюдавший, говорит:«Слушай, шофер, у меня сахара немного есть, возьми». И протягивает мне горсть рафинада. От всего сердца спасибо ему сказал за столь ценный подарок! Вот так, лишь на третий день войны сразу позавтракал, пообедал и поужинал — солнце уже клонилось к закату…
Много потом было разных дорог, и ни одна из них не была легкой. Попал под Смоленск, где шли жестокие бои за город. Немецкая авиация бомбила все кругом. Тяжелым для солдат было начало войны, что и говорить! Не хватало шоферов, машин, боевой техники. Видел не раз, как на позицию идет пехота и на своем горбу, как говорят, тащит минометы. Потому что шофер убит, а среди минометчиков нет человека, кто бы умел водить машину. Много раз выручать приходилось товарищей. После боя машина не заводится, заглохло что-то. Шофер не может сразу понять, что случилось. Подойду, вместе найдем поломку — уж как он был благодарен за помощь! И мне помогали тоже, выручали в разных ситуациях. Крепко тогда я запомнил, что солдатская дружба, тем более, на войне, всего дороже.
После Смоленска была Калуга. Стояли в лесу, долго формировались. После чего попал в Москву, где повстречал своих земляков-горьковчан. Увидели они мою израненную полуторку, долго вокруг ходили и удивлялись: «Как ты, Василий, на такой развалине жив остался? Ведь на ней живого места нет». Отвечал:«Господь помог!», другого ответа у меня не было.
В Москве стали у всех нас звания и документы спрашивать. Документы наши в Брест-Литовске остались, а званий нам присвоить тогда не успели. И стал я рядовым красноармейцем. В Москве сразу чувствовалось, что враг близко. Днем в небе заградительные аэростаты висели, окна домов крест-накрест заклеены были бумажными лентами для маскировки. А в метро московском на многих станциях были бомбоубежища оборудованы, куда москвичи во время бомбежек спускались. На окраины московские почти ежедневно налеты немецкой авиации были ,но наши зенитчики плотным огнем врага отгоняли. Во время таких налетов гул и грохот рвущихся снарядов и сигналы воздушной тревоги не смолками, а по ночам небо перекрещивали лучи прожекторов и следы падающих с самолетов зажигательных , которые простые москвичи сами тушили, сбрасывая с крыш многоэтажных домов. Тревожные стояли дни и ночи. Ждали, что вот-вот отправят на передовую. Но приказано было нашей небольшой группе машин вывозить под Вязьму снаряжение, боеприпасы — в ходе обороны Москвы здесь шли жестокие бои. А еще везли на передовую подкрепление. Душа болела за этих парней, моложе меня и пожилых, крепких, видать, деревенских мужиков. Их мы на своих искалеченных полуторках отвозили в самое пекло. Что стало с ними? Всегда об этом думаю, видел своими глазами, что там творилось. Вряд ли кто-то из них дожил до конца войны. Наверное, тогда под Москвой полегли в сырую землю и числятся до сих пор пропавшими без вести…
Перед глазами и сейчас стоит один эпизод, что случился под Вязьмой. Усталые водители, не спавшие сутки, уснули прямо в машинах. Но громкий голос старшего колонны вскоре разбудил: «Подъем! Бомбят рядом!» Увидели мы, что фашистские самолеты налетели на железнодорожную станцию, что была рядом. Снаряды попали в эшелон с горючим, и сразу все за одно мгновение было объято огнем. Взрываются цистерны, а в западне огня оказались люди. Они кричат и молят о помощи, но огненное кольцо уже никому не преодолеть. Плакали мы, мужчины, глядя на весь этот кошмар, но ничего нельзя было сделать. И от того еще сильней в душе кипела ненависть к немцам, которые непрошенными пришли, чтобы завоевать нашу страну, и желание отомстить ненавистному врагу.
Гитлеровцы все ближе подходили к Москве. Наша автоколонна попала в окружение. Вырвался только один шофер. Полями, лесами в ночное время добрался до части, рассказал как героически сражались ребята. Я в это время был в Орле, выполнял задание командования. А затем нас отправили в Наро-Фоминск, где строили бензохранилище. И вот, стараясь перевыполнить план, обгоняю своих товарищей, чтобы еще и съездить потом, набрать дров для директора парашютного завода. Думал, быстренько обернусь, но на обратном пути с полной машиной дров провалился по самые колеса в трясину — дорога подвела. Пришлось машину разгружать, а затем вагой, вручную, самому вытаскивать ее на дорогу. Трудная это была работа, но немец не бомбил, и потому сил словно прибавилось. Вот уже все четыре колеса на твердом грунте, и я снова начал грузить в машину дрова. Только под вечер вернулся, сгрузил дрова и в свою часть поехал затемно. А там меня сюрприз ждет. Нам приказали передать наши машины другим водителям. Приказ есть приказ и обсуждению не подлежит. Но если бы кто видел, как я расставался со своей знаменитой полуторкой! Плакал, как ребенок, когда ее передавал — ведь столько раз она меня от смерти спасала! На прощание расцеловал ее — никогда не забуду эту израненную машину, мою верную боевую подругу…
Утром нас везли через всю Москву. Выгрузились за городом, в лесу. Оказалось, будем получать новые автомобили. Предложили самому выбирать, и достался мне автобус «Люкс ЗИС-16». 
Большой, против полуторки — настоящий корабль, широкий, высокий, длинный. Засомневался — справлюсь ли с таким? Но навык шоферский не подвел. Заправился горючим и поехал на «Синичкины пруды», в Москву. А из города в эти тревожные дни немало людей в панике уходило. И пешие попадались, и на автомобилях. Старался их объехать стороной и в темноте в кювет угодил. При мне винтовка со штыком была, я ее вытащил, чтобы машину охранять и оказалось не зря.
Над ночной Москвой зарево прожекторов, небо плотно закрыли аэростаты. Лежу в автобусе, но не сплю, винтовка лежит рядом. Слышу — машина останавливается, подходят ко мне несколько человек и просят бензином заправиться. Понял,что это паникеры бегут из Москвы, хорошего от них ждать нечего.«Ну-ка, прочь отсюда, всех сейчас перестреляю, переколю!» И винтовку на них наставил. Трусы они трусы и есть — тотчас же ретировались. А утром еще одна машина в кювет попала. Познакомились мы с товарищем по несчастью, и он меня обнадежил — сказал, что скоро тягач приедет. Помогли нам выбраться и я дальше в Москву поехал.
Много чего пришлось делать, чтобы помочь тем, кто защищал столицу. Перевозили раненых в Боткинскую больницу вместе с молоденькой медсестричкой. Потом занимались эвакуацией Центрального санитарного склада: вывозили медикаменты, оборудование и прочее имущество.
А вскоре пришло распоряжение командования — колонну нашу отправили в Горький, где разворачивалась 32-я Центральная санитарная служба. Оттуда командировали снова в Москву, чтобы получить новые 
машины «Студебеккер» для 57-го Гвардейского артиллерийского полка 27-й Восточно-Сибирской дивизии. Машина, конечно, мне очень понравилась — мощная, где хочешь пройдет. С фронтовым командиром поехали на Волоколамское направление. К машине прицепили артиллерийское орудие, и стал я шофер-артиллерист. Познакомился с бойцами, очень сибиряки мне приглянулись — дружные, крепкие. Вместе мы воевали, защищали Москву. А враг огрызался, вперед рвался.
Но на помощь мороз пришел. Под Волоколамском вообще до минус 40 доходило. Туго пришлось фрицам. Назад поперли. Находили мы после них огромные «сапоги», сплетенные из соломы, ботинки, замотанные в куски одеял. Но после себя фашистские сволочи оставляли сожженные деревни и города и наших убитых солдатиков. И все равно каждый из нас помнил: отступать некуда — за нами Москва.
Врага от Москвы отбросили, и мы двинулись дальше. Великие Луки, Невель. Эти и другие города пришлось брать с тяжелыми боями. Мы ехали по бездорожью с прицепленными арторудиями, то и дело попадая под бомбежку. Но, к счастью, колонна осталась невредимой. Заняли Великие Луки, освободили Невель — от него остались одни коробки. Шоферы очень устали и решили отдохнуть немного прямо в кабинах. Вдруг подходит к нам старший сержант и говорит: «Ребята, я командир женской стрелковой части, прошу вас к нам в гости. Если есть баян, захватите». Баян нашелся, зазвучала музыка, мы танцевали с худенькой девушкой под старинный вальс. Странные это были танцы. Девушка, пощупав в темноте мою шоферскую эмблему, назвала меня майором, хотя был я тогда ефрейтором. Спросила — надолго ли мы здесь? Ответил, что только до утра. Вздохнула она и с грустью сказала, что утром они тоже уходят на позиции. Такая вот короткая, но памятная была встреча, напомнившая,казалось, уже далекое, но совсем недавнее мирное время…
Продолжение следует…
Литературная обработка — Н.Рощина, член Союза журналистов России
